Спорт и автоновости

С Рeнaтoм Aкчуриным нa eгo юбилee.

Oдин сoкoл — Лeнин, другoй сoкoл — Стaлин

Этoт фильм дeмoнстрирoвaл — пoд бoльшим сeкрeтoм — oтвeтствeнный рaбoтник ЦК КПСС, гoрячo симпaтизирoвaвший Гoрбaчeву. Чeлoвeк бoялся oбнaжить свoю приязнь в кругу сoслуживцeв. Oн рaсскaзывaл, кaким кoличeствoм врaгoв oкружeн нeдaвнo избрaнный гeнсeк. Eщe рaсскaзывaл (пoчти шeпoтoм): нa цaрствo М.С. блaгoслoвил смeртeльнo бoльнoй Aндрoпoв, кoтoрoгo Гoрбaчeв нaвeщaл в клиникe пeрeд кoнчинoй, Aндрoпoв зaвeщaл прeeмнику прoвoдить рeфoрмы.

Сaгa смaxивaeт нa читaнныe в шкoлe нa урoкax литeрaтуры бaллaды: сoкoл Лeнин, умирaя, пoвeлeл сoкoлу Стaлину xрaнить вeрнoсть рeвoлюциoнным зaвeтaм. Мы учились пo стaрым учeбникaм, культ личнoсти был рaзoблaчeн, нo Министeрствo oбрaзoвaния (и стoящee нaд ним Министeрствo Прaвды) нe успeлo внeсти кoррeктивы в пoсoбия.

К рeфoрмaм, кoтoрыe прoвoдил Aндрoпoв, нeвoзмoжнo былo oтнeстись бeз ирoнии: устрaивaли oблaвы нa тex, ктo в рaбoчee врeмя приxoдил в мaгaзины или прoстo шлeндрaл пo улицaм. Oднaкo былo в пoвeствoвaнии oтвeтствeннoгo рaбoтникa рaциoнaльнoe зeрнo, былa нeсoмнeннaя сeрмягa: вряд ли Гoрбaчeв бeз пoддeржки рукoвoдитeля Кoмитeтa гoсбeзoпaснoсти сумeл бы пeрeмeститься из Стaврoпoля в Мoскву и зaнять мeстo в Пoлитбюрo, гдe eму пoручили курирoвaть сeльскoe xoзяйствo. У Гoрбaчeвa имeлся мoгучий кoнкурeнт — рукoвoдитeль Крaснoдaрскoгo крaя Мeдунoв, кoтoрый тoжe прeтeндoвaл нa этoт пoст. Связи Мeдунoвa были мoщнee: в Крaснoдaрский крaй, a не на Ставрополье, приезжали отдыхать члены Политбюро. Там их встречали, ублажали, облизывали на пляжах, поэтому Медунову всюду открывали зеленую улицу. Он казался неприкосновенной фигурой. Но в какой-то момент всплыли чудовищные злоупотребления, творившиеся на Ставрополье: убийства, исчезновения людей, громадные коррупционные махинации (у последующей Кущевки, как видим, были полноводные истоки). Эти разоблачения инициировал Андропов.

Доллар с автографом Бейкера

Теперь о том, ради чего я взялся за перо: лишь 11-летнему мальчику (будущему журналисту) могло почудиться, что Горбачев конфронтировал с Америкой. Его позиция и политика диаметрально отличались от той, которую проводили предшественники (при том что Хрущев и Брежнев заигрывали с США) и которую проводят нынешние кремлевские мыслители. Неожиданным образом я оказался причастен к самой сердцевине «разрядки» отношений между двумя державами. Меня пригласили в ЦК ВЛКСМ и предложили войти в состав делегации, вылетающей в Нью-Йорк и Вашингтон. Конечно, сыграло роль, что к этому моменту я был вице-президентом Ассоциации детских и юношеских писателей при Союзе советских обществ дружбы, побывал по литературной линии во Франции, Финляндии, Италии. О степени важности новой скоропалительной миссии говорило то, что возглавлять нашу группу отрядили председателя КМО (Комитет молодежных организаций) Сергея Челнокова, сменившего, кстати, на этом посту сына Щелокова Игоря, — дыхание свежести после «застоя» ощущалось более чем отчетливо.

Небезынтересный факт: каждому включенному в делегацию (в то время хождение валюты было категорически запрещено и преследовалось уголовно) выдали по 320 долларов. Сказали: «Чувствуйте себя непринужденно. Если вас пригласят в ресторан, должны иметь возможность расплатиться сами. Экономить не надо».

Нас было 15: глава комсомола Латвии, ведущий сотрудник института США и Канады, замзавотделом культуры Московского (ельцинского) горкома партии, красавица и член Верховного совета Азербайджана (феей-блондинкой можно было любоваться, не отягощаясь думами о занимаемой ею должности), звезда-актриса, прогрессивный либеральный экономист, модный компьютерщик (экзотическая в те дни профессия), представитель космического агентства, все — до безобразия по тогдашним меркам юные. Мы и проходили под грифом «молодые политические лидеры». Американские газеты воодушевились: впервые прибыли не лысые и не морщинистые официальные посланцы России.

Я плохо (точнее — вообще не) представлял цель и задачи того визита. Нас не инструктировали, как себя следует держать, поверив нашей природной интуиции и социалистическому воспитанию. Лишь обмолвились: встречи будут проходить на самом высоком уровне. Проявленное доверие полностью себя оправдало.

Для начала нас принял Бейкер (впоследствии госсекретарь, а тогда — глава Министерства финансов) и подарил каждому по однодолларовой купюре — не с факсимильной напечатанной подписью, а с личным автографом, этот казначейский билет храню как память, а не как убогий финансовый документ. Между прочим, купюра сыграла со мной злую шутку. В Пентагоне я оказался рядом с расфуфыренным генералом и, рассчитывая на его чувство юмора, спросил: «Продадите военные секреты за большие деньги?» — показав находившийся при мне сувенир. Я был уверен: генерал рассмеется. Поездка катила легко, все, с кем мы встречались, держались лояльно, лучились доброжелательством, понимание происходило с полуслова. Но вояка уставился на меня ястребино и негодующе отрезал: «Конечно, нет!»

Значащих подарков было много: в университете Беркли мне вручил свою книгу «Хрущев и Брежнев» ее автор, известный советолог Джордж Бреслауер. Чуть позже мы встретились с представителем США в ООН (лишь вернувшись в Москву, я выяснил: до того он был главой ЦРУ) Верноном Уолтерсом. Он проявил чудеса дипломатической эквилибристики и лояльности и подарил мне свои мемуары «Тайные миссии» — крайне любопытную книгу, недавно я ее перечитывал. Не мешало бы квалифицированно перевести на русский и издать этот фолиант. Не знаю, чем я больше был шокирован после разговора с Уолтерсом: глубоким анализом международной обстановки, который сделал этот серьезный массивный человек, владеющий восемью языками, или тем, что он гордился, как мальчишка, знанием советского метро и жестяным памятным знаком «50 лет Московскому метрополитену». Я ответно дарил свои книги и в этом смысле чувствовал себя комфортно, ибо не оставался в долгу.

Мы побывали в Белом доме, в Капитолии, нас пригласили в штаб избирательной кампании Джорджа Буша-старшего — тогдашнего вице-президента и реального претендента на пост будущего главы США: обычная квартира в огромном доме — полупустые комнаты, пишущие машинки, сдвинутые письменные столы. Напоминало оргкомитеты времен фестиваля молодежи и студентов и Олимпийских игр. Со мной долго разговаривал глава предвыборной кампании отца — Джордж Буш-младший, тоже в скором будущем президент. В ресторане, куда мы отправились, он бравировал:

— Китовое мясо! Редчайший деликатес!

Я с ужасом представлял: придется отведать погубленного ради кулинарных изысков млекопитающего гиганта. Но Буш, подлинный демократ (хоть и республиканец), не контролировал непременное поедание предложенных яств. Да и сам не столько насыщался, сколько откровенничал. Степень его доверительности шокировала. Он рассказывал мне, незнакомому человеку, о своей семье, о том, как начал ухлестывать за будущей женой, об учебе в Йельском университете («А вы что закончили? МГУ? Не хуже, чем Йель!»), о спортивных пристрастиях. Говорил об отце:

— Он слишком скромен, чтобы распространяться о себе, вот и находится в тени Рейгана, а я могу говорить об отце часами, ведь он подлинный герой. Был во время войны летчиком, его сбили, подобрала подводная лодка…

Я мало знал о Буше-старшем. В СССР информация о его участии в войне тщательно дозировалась. Буш-младший, еще не предполагавший, что тоже вскоре возглавит США, запросто сыпал подробностями, которые мы в России не стали бы, не приучены были разглашать.

Я слушал, не вполне понимая, что становлюсь собеседником эпохи.

Со Станиславом Черчесовым в Австрии в молодые годы.

Дом для Горби

Перехожу к сути. На встрече с конгрессменами нас поманили к окну, из которого открывался впечатляющий вид на чудесный особняк, и сказали: «Если Михаил Сергеевич приедет в США, поселим его в этом доме. Закончим ремонт к его визиту». Оказалось, то была ключевая, ожидаемая фраза, пароль, ради которого мы летели через океан. Я понятия не имел, каким образом наводятся мосты между державами. Сергей Челноков шепнул: «Продолжайте без меня, я — в посольство». Послом СССР в США был Дубинин. Челноков сообщил ему о произнесенном конгрессменами завуалированном приглашении, и в Москву пошла шифровка. Возможно, информация не точна, возможно, она вызовет у кого-то улыбку, но так мне запомнилось: согласно неписаным (или, напротив, прописанным дипломатическим) канонам невозможно напрямую звать лидеров государств на рандеву, нужна (сказал бы Владимир Богомолов, автор романа «Момент истины») предварительная «прокачка» вопроса. Вскоре после нашего возвращения в США отправилась делегация «взрослых голубей мира» из Верховного Совета СССР, которой открыто было сказано: «Велком…» (В те дни мясоперерабатывающей фирмы с похожим названием не существовало.)

Мы продолжили турне. Говорю об этом, потому что важны детали. В Сан-Франциско я, неплохо владея английским, в прямом вечернем радиоэфире в течение двух часов отвечал на вопросы журналистов и слушателей. В частности, задали вопрос о Солженицыне. Еще и речь не заходила о реабилитации «солжеца», как именовали нобелевского лауреата советские газеты, еще и помыслить было невозможно, что Солженицын возвратится на родину. Я ответил, в запальчивости переборщив: «Грейт райтер. Феймос фар энд вайд». Как давно (и недавно) это было! 30 лет назад! Сегодня можно не страшиться назвать его классиком.

После эфира повезли к советскому консулу. Он попенял за эту оценку: «Не следовало превозносить предателя и врага». Но в целом оценил выступление высоко.

С максимальной откровенностью признаюсь: я и тогда не считал свое выступление верхом смелости. Осваивая ночами самиздатовский «Архипелаг ГУЛАГ», я искренне восхищался мужеством Солженицына. А среди друзей моей мамы было много сталинских «сидельцев». Так что я не мог слукавить в американском эфире. Но седовласый консул, видимо, решил: не может мальчишка пороть отсебятину — себе во вред. Стало быть, есть поветрие, дана команда хвалить «литературного власовца» (еще одна обзывалка Солженицына).

Американские журналисты, в отличие от нашего консула, были восторженны: «Не представляли, что в Советском Союзе есть свободно мыслящие люди». Единственный упрек был к моему костюму (голландскому, серому, шерстяному — а стояла тридцатиградусная жара — купленному в Костроме, на выездном пленуме Союза писателей): «Так уже никто в мире не одевается». А я-то своим серым благородным костюмом очень гордился…

Стояла ночь. Консул был настолько любезен, что вышел проводить на порог своего особняка. Он пребывал в преклонном возрасте. Конечно, не суперстар, как незадолго до того покинувший бренный мир Брежнев, но очень и очень близко к этому. Дожидавшийся на улице американский журналист, участвовавший в эфире и желавший продолжить общение в баре (что мы и сделали), был изумлен: неужели в таком возрасте можно эффективно исполнять ответственную работу? Я сказал: «Это не сам консул, а его дедушка». Американец поверил. Уж очень искренне я говорил на радиоволнах. К утру мы выпили столько, что буквально побратались.

И вот читаю сегодня о закрытии российского консульства в Сан-Франциско… Трудно давалась нормализация, а развалить, пустить по ветру достигнутое — легко.

Упомянутый снимок Ильи Глазунова.

Авантюра от помощника Горбачева

Я написал статью о той поездке. Но сначала, по приезде в Москву, меня пожурил секретарь партбюро «Литгазеты» (и заведующий международным отделом) Олег Прутков: «Не следовало так о Солженицыне». Доносительство бежало впереди и обгоняло мои шаги.

Статью правили в несколько этапов и в несколько рук — в редакции «ЛГ», в МИДе, в Главлите. Хотя «гласность» была провозглашена, ее реального воплощения не ощущалось. Удалили, ампутировали прелюбопытнейшие детали поездки: живописание поместья богатого афроамериканца, где аллеи вместо гравия и песка были усыпаны зыбучими одноцентовыми монетами («Негры стонут от неравенства, их линчуют, а у тебя получается: они роскошествуют»), упоминание об одесской родословной Сильвестра Сталлоне заменили его «итальянским происхождением» (еще бы — на той же странице, где поместили мою статью, напечатали текст под названием «Куда зовет сионизм», а на соседней полосе тиснули отповедь приземлившемуся на Красной площади Матиасу Русту). Оставили (с большим скрипом) эпизод, говоривший о скоростях, на которых живут американцы (сравнительно с медлительной Россией): одной из участниц советско-американского диалога Гейл Уолтерс понадобилось провести деловую встречу в Чикаго. Из Милуоки, где мы ненадолго остановились в Джонсоновском центре подискутировать, полтора часа езды до Чикаго, но Гейл выбрала самолет. 20 минут лету и — назад, к нам. Мы очень подружились.

Акцент в моей публикации сделали на том, что при отбытии из США у всех наших пропал багаж: «недруги-америкосы» подложили советским миротворцам свинью!

Но главная претензия советской цензуры была (вы не поверите, как нынче восклицают телевизионщики) к цитате из моей беседы с сенаторами: во время превентивной поездки в Москву они вручили Горбачеву подарок — камень из подножия Капитолия. Михаил Сергеевич, ни мгновения не колеблясь, отреагировал: «Значит, пришло время собирать камни!» Сенаторы были потрясены: «Коммунистический лидер, в атеистической стране, оперирует библейской мудростью!» Цензура стояла насмерть: «Не будет божественности на газетных страницах!» Я обратился за советом к помощнику Горбачева Черняеву. Он был заинтересован в появлении моей статьи и дал наводку: «Скажите цензуре, что согласовано в МИДе и ЦК КПСС, а в МИДе — что согласовано с цензурой». И прибавил многозначительно: «Но я этого вам не говорил».

Я поступил, как он порекомендовал. На свой страх и риск соврал. Авантюра увенчалась успехом. Страшно вообразить, что было бы, если бы обман обнаружился. Но уже начиналась неразбериха на государственном уровне: никто не знал, что можно, а чего нельзя.

С Василием Аксеновым в Центральном Доме литераторов. Фото: Михаил Пазий

Дедушка консула

После той поездки я покончил с «политическим лидерством» и с вице-президентством в Союзе советских обществ дружбы. Со стороны это могло показаться странным. Однако я глубоко задумался над советом Черняева. И смоделировал варианты своего блистательного будущего. «Чего я хочу в жизни и от жизни? Разве мечтаю сделаться поденным всеми правдами и неправдами борцом за мир?» Допустим невероятное: ценой больших усилий, продолжая врать, говорить в МИДе одно, в ЦК КПСС другое, в цензуре третье, мне удастся достичь больших высот. Меня назначат аж консулом в чудесный Сан-Франциско — на смену старенькому лису. Что дальше? Этого ли добиваюсь? Тогда я думал общо, теперь могу конкретизировать: вдруг такое произошло бы (вскоре и правда начались назначения на дипломатические должности непрофессионалов), и вот (забегаю вперед): я угодил Горбачеву, поладил с Ельциным, подстроился под Путина и дослужился, усидел в карьерном кресле (сверхфантастический расклад) до почтенных седин. Стал многоопытным седовласым лисом. Сегодня ко мне бы пришли американцы и сказали: «Выметайся». Жизнь, как видим, подтвердила прогнозы. В ненадежном мире политики все победы пирровы. А проигрыши и поражения предопределены.

Еще вариант: я остался в США (такие предложения поступали). И вот приезжает Горбачев, а я — среди встречающих с американской стороны и придыхаю, лоснясь от самодовольства: «Михаил Сергеевич, а ведь это я организовал визит».

Фантазия имеет вполне реалистическую почву. Недавно ушедший от нас живописец Илья Глазунов рассказал мне и моему другу Петру Спектору (и продемонстрировал фото): его включили в свиту испанского короля (чьи портреты он рисовал) во время визита в Испанию Владимира Путина. Путин изумился, узрев русского художника рядом с королем. Своей эскападой патриот дал понять: надо уважать отечественных гениев. «Есть пророки в своем Отечестве!» Но мало что изменилось в пренебрежении к своим. (Да, дорогие друзья, рискну утверждать: русская пословица «Где родился, там и пригодился» имеет отношение ко всем странам мира, кроме России.)

Да и не хотел я уезжать. Вернувшийся из Парижа Анатолий Алексин рассказал о своей встрече с эмигрировавшим прозаиком Анатолием Гладилиным. Алексин спросил: «Как дела?» Гладилин ответил: «Паршиво». И расшифровал: в советской прессе его произведения очередной раз полили грязью. Вот из-за чего он переживал. Сердце уехавшего, как правило, остается на родине.

Что же я в итоге выбрал? В какую сторону склонился? Конечно, жизнь в России совсем не такая, как в бесцензурных США. Но можно ли сравнить эйфорию чикагского ресторана (столики посреди островков в воде, как на листьях кувшинок), где в процессе ужина оказался рядом с солистами популярнейшей рок-группы «Бисти бойз», и невероятное счастье неотапливаемого (тяжелое время и нет денег) зала на Мантулинской улице, где Андрей Соколов репетирует с Анной Тереховой и Сергеем Безруковым твою пьесу, эпатажно названную (в период уменьшения цензурной давиловки) «Койка»?

Илья Глазунов, Анатолий Алексин, Андрей Соколов, Павел Гусев, Ренат Акчурин, Борис Громов, Андрей Вознесенский, Леонид Зорин, Саша Аронов, Виталий Вульф, Сергей Яшин, Елена Качелаева, Юрий Маликов и «Самоцветы», Станислав Черчесов, Давид Иоселиани, Эдуард Возный, Владимир Маслаченко, Николай Караченцов, Вячеслав Малежик, Борис Ноткин, Андрей Араблинский, Давид Долидзе… Собеседником эпохи остаешься и общаясь не с президентами. Кстати, в период избрания младшего Буша на высший пост я ясно представлял, что голосовал бы за его соперника Альберта Гора.

Зависеть надо не от прихотей государства, а от себя. Собственно, на вопрос, которым я задавался, ответил еще Пушкин: «Зависеть от царя? Зависеть от народа?» Конечно, задуманный мною в те годы роман «Учебник Жизни для Дураков» — не «Евгений Онегин», но он был напечатан многотысячными тиражами, его до сих пор нелегально разворовывают на цитаты ушлые глубокомысленные психологи. В следующий раз я поехал в США уже не как официальное лицо, а как футбольный болельщик — на чемпионат мира по футболу, жил в том же Сан-Франциско и вместо участия в брифингах сидел на стадионе и болел за наших, бродил по Диснейленду, играл в Лас-Вегасе вместе с Александром Абдуловым, Борисом Хмельницким, Панкратовым-Черным, Евгением Моргуновым, Георгием Мартиросяном, Валентином Смирницким в рулетку.

Приходили из США письма. Приезжали американские знакомцы, снабжали запрещенными книгами и кленовым сиропом. Я не отказывался увидеться. Но постепенно передал связи своему приятелю Юрию Щекочихину (тинейджерами мы вместе начинали в «Московском комсомольце»).

Не хочу, чтобы у кого-то оставались иллюзии: читательские отклики на ту мою публикацию хлынули в большинстве негодующие — не нужны сюсюканья с американцами! Да и могло ли быть иначе, если и сам я, и мятежный демократ Юрий Щекочихин (он был партгруппоргом отделов внутренней жизни «Литгазеты»), и Ельцин, и Путин шагнули в оппозицию тоталитарной закостнелости — прямиком из ортодоксальных рядов КПСС. Партийные взносы в той или иной форме делал каждый советский гражданин, в том числе беспартийный — например, голосуя на беспроигрышных выборах или (речь о творческих индивидах, пиша рецензии на спектакли о Ленине). Что из этого могло получиться? То, что и получилось. У России плохая историческая наследственность. Оппозиция, облеченная властью, очень быстро превращается в противоположность оппозиции. (Читайте «Дракона» Шварца.) Американские контакты пригодились Юре. Он раскрутил их на полную катушку (за что ему низкий поклон). Только вот времени сесть за письменный стол у него не оставалось. Кошмар разыгрывался как по нотам: он мотался по инстанциям, зачастил в США и принимал американцев на переделкинской даче. Сделался депутатом Думы, перемещался в черной государственной машине со спецномерами, покрикивал на шофера и гаишников… Я с ужасом наблюдал за своим недавним товарищем. О трагическом выборе Юры, который, было дело, мечтал создавать повести для подростков, я подробно написал в книге «Тени Дома литераторов».

С Александром Ивановым на съемках передачи «Вокруг смеха». Фото: Михаил Пазий

На яхте возле Золотых Ворот

По приезде из победоносного политического турне я обмолвился в ЦК ВЛКСМ: когда нас одаривали вниманием в Милуоки, то в перерыве между дискуссиями предложили освежиться в бассейне. Мы дружно закричали: «Что ж не предупредили, мы не захватили плавки и купальники!» Нам ответили: «Не тревожьтесь». Отвели в соседнюю комнату, где лежали стопки полотенец и прочих купальных принадлежностей. На каждой упаковке было проштамповано: «Искупайтесь и выбросьте — они достаточно дешевы». В ЦК ВЛКСМ настороженно поинтересовались: «По-русски было написано?» То есть предположили дешевую пропагандистскую акцию. Пришлось сказать: написано было по-английски.

Попытка развратить нашу нравственность, возможно, присутствовала в том омовении: на подносах подали коктейли, виски, мартини и смирновскую водку, в СССР она не продавалась. Мы, плоть от плоти советские выкормыши, обратили попытку совращения себе на пользу: «Кубики льда тают, как остатки холодной войны».

Афроамериканец-богатей из заваленного одноцентовиками поместья повез меня в супермаркет («супермаркет» — такого понятия в СССР не существовало), чтоб я выбрал диковинку — на память о пребывании в США. Миллионер собирался оплатить покупку. Но я с остатками 320 баксов в кармане чувствовал себя ничуть не меньшим Крезом. С напускным скучающим видом я приобрел совершенно ненужную вешалку для трех пар брюк. Металлическую, нелепую, с пластмассовыми держалками, она до сих пор без дела, с так и не отлепленным лейблом-ценником бессмысленно болтается в моем платяном шкафу. Заплатил за нее сам. Гордость за великую страну, давшую возможность держаться на равных, нет, превзойти миллионера, переполняла меня.

В последний день пребывания в Сан-Франциско повезло прокатиться на яхте. Командовал на борту пожарный, а в свободное время — активист центра советско-американских инициатив Ричард Боуэн. Мы шли вдоль знаменитого красивейшего моста Золотые Ворота. Ричард, стоявший у руля, уступил мне место и сказал, улыбнувшись: «Я тебе доверяю!»

Я направил яхту к берегу, где, как память, сохранялись бетонные убежища, блиндажи времен Второй мировой войны. Времен, когда СССР и США были союзниками.

Казалось, международная ощетиненность улеглась, мир впадает в благость.

Время швыряться камнями

Нынешняя эпоха — время разбрасывания, а не собирания камней. Каждая страна уткнулась в стойло своих интересов и блюдет свой бюджет, не желая задумываться о судьбе планеты. Отчаянные усилия широко мыслящих колоссов — таких, как Меркель и Юнкер, — по спасению ситуации, скатывающейся на всех порах в тарары, сопровождаются насмешками и непониманием. Риббентропов приравнивают к Черчиллям…

…Поделюсь еще одной — топовой, вершинной невероятностью, которую я 30 лет назад не мог измыслить: допустим, меня настолько по достоинству оценили, что сделали вместо Горбачева генсеком. И вот возвращаюсь из Англии (или США) в небесно-голубом (а не в сером голландско-костромском) костюме, легко сбегаю по трапу, а внизу, в надвинутых шляпах, меня встречают мрачные члены Политбюро, уже подготовившие ГКЧП.