Спорт и автоновости

Красный корпус университета в годы оккупации. В одном из зданий университета размещались фонды библиотеки Академии наук, где работала Хорошунова

Фото: infokiev.com.ua

4 июня 1942 г., четверг

Итак, я снова в библиотеке Академии наук, которая называется теперь Wissenschaftliche Academische Bibliothek des General-Komissar. Уже четыре дня я здесь. И привыкла уже, хотя все время такое чувство, словно хожу по склепу, где лежат умершие. Запустение, грязь, тишина. Ничто не напоминает кипучей жизни, которая некогда наполняла библиотеку до краев. Читальные залы покрыты годичной пылью и запах в них затхлый от согретого солнцем воздуха. Черными пятнами в окнах закрывают свет куски дикта или картона, вставленные вместо вылетевших от взрыва стекол. Ни одного цветка не сохранилось в библиотеке. Они погибли от холода. От морального холода погибла библиотечная жизнь.

В вестибюле стены и потолок залиты ржавыми пятнами. Это через дырявую крышу вода лилась беспрепятственно вниз. Везде склады мертво лежащих книг и разной мебели. И только между лестницами стоят, словно вчера поставленные, панно с орнаментами центрального оформления выставки Франко. Краски не выцвели за год. Но как больно смотреть на свою работу, сделанную в советское время и опозоренную тем, что на холсте под имитацией автографа Франко висит лозунг Гитлера «Наша борьба — борьба правды с ложью. А так как правда всегда побеждает, значит, победим мы». И страшно, очень страшно, что такой лозунг так цинично могут поднимать на щит фашисты!

Из библиотеки можно уйти, можно спать, можно вообще целые дни ничего не делать, и никто даже не заметит, не заинтересуется

Теперь много места в библиотеке. Все комнаты пустые. А как трудно было раньше получить место для работы. Углы коридоров казались прекрасными кабинетами, столько было работников и читателей в библиотеке. А теперь! Только серые ночные бабочки, в пыли лежащих без движения книг, занимают библиотечные залы. В красном уголке стосы книг. Это сотни тысяч книг, которые перетащили в зимние холода на своих спинах старухи, оставшиеся в библиотеке. Молодых нет совсем. Я здесь называюсь «юной», потому что самой молодой после меня не менее 40 лет. Все старые сотрудники, но трудно их узнать. Голод и холод слишком изменили их, и если бы не тишина библиотеки, которая подчеркивает звуки их шагов, медленных и тоже очень тихих, казалось бы, что движутся тени бывших библиотекарей.

Библиотека получила в подарок новое университетское здание, подобное ей, находящееся по другую сторону университета. Там тоже в пыли и холоде, среди груд книг в кабинетах, сразу утром после прихода выстраиваются в ряд все сотрудники библиотеки и конвейером подают книги снизу вверх. Жуткий конвейер.

Все библиотекари получают 827 рублей или 806 (вторые — те, кто позже поступил). И уборщицы получают по 300 рублей. В число средних попали канцелярия и я. Мы получаем по 640 рублей. Для переплетчика, которым я теперь работаю, большей ставки не нашлось. Конвейер работает несколько быстрее после первого и пятнадцатого числа, когда участники его поедят хлеба. А все остальные дни все двигаются, как примерзшие мухи. Дисциплины в библиотеке никакой. Дирекция вся мягкосердечная. Только уволили уборщиц Кузнецову и Кириллову за ругательства. В остальном же из библиотеки можно уйти, можно спать, можно вообще целые дни ничего не делать, и никто даже не заметит, не заинтересуется.

Комнаты, где теперь жизнь, – бывший спецотдел. Там зимою топилась печь и там сидели все. Сидят там и теперь. Сидит в библиотеке и Бенцинг целый день. Все дела делаются с его ведома. Он благоволит к сотрудникам, покровительствует им, заботится об их благополучии. Он сам выхлопотал ставки для сотрудников. Ему я обязана тем, что сижу пока здесь, а не еду в «солнечную» Германию.

Бенцинг показался мне симпатичным человеком, что никак не вязалось в нашем представлении с гороховой формой со свастикой на руке, которую он носит

Мое поступление в библиотеку было довольно своеобразно и может поставить в тупик. Когда никакого спасения от Германии не оставалось, я зашла в библиотеку спросить, не возьмут ли меня на работу. В маленькой комнате спецотдела сидели Бенцинг и Фалькевиц. Мой вопрос перевели Бенцингу. Он смерил меня довольно пренебрежительным взглядом, как мне показалось, и спросил, что я умею делать. Я назвалась переплетчиком. Он вдруг довольно приветливо улыбнулся и спросил, устроит ли меня работа с первого июня (было это числа пятнадцатого мая). Я сказала, что да, устроит, если до тех пор меня не заберут в Германию. Он спросил, почему я не хочу туда ехать. И совершенно не считаясь с моментом, у меня вдруг сорвалось: «Туда могут отвезти только мой труп». Ему точно перевели. Лицо его сделалось злым, он отвернулся, а я, правду сказать, струсила. И вдруг он повернулся, снова приветливо улыбаясь, и сказал:

— Пока вы у меня не работаете, я ничего вам не могу обещать. Но когда будете работать, я постараюсь защитить вас от необходимости ехать туда.

Этот оборот дела меня очень озадачил, и Бенцинг показался мне симпатичным человеком, что никак не вязалось в нашем представлении с гороховой формой со свастикой на руке, которую он носит. От меня ничего не потребовали, никаких документов или заявлений. А первого числа оказалось, что я — переплетчик — есть уже в составе библиотеки. Так я поступила на работу к немцам. Сама должна была прийти. Раз в месяц первого числа Бенцинг приносит деньги и Луиза Карловна платит их сотрудникам. Бенцинг же дал 100 рублей на ремонт рояля в музыкальном отделе библиотеки, и уже было два концерта. Второй был уже при мне, вчера. Из-за него я вчера едва дотащилась домой, потому что перенесла перед тем из читальных залов сорок стульев.

Мне отпустили комнату Бухиной. В ней светло, чисто, и в открытое окно доносятся шумы, словно живого, города. Во всем этом крыле только Семашкевич еще раскладывает книги в бывшей бухгалтерии.

Никак не уйти от воспоминаний. И тут, в комнате, тоже. Я только думаю, что Бухина была бы не очень огорчена, если бы узнала, что в ее комнате теперь мое переплетное ателье. Жива ли она, Роза Анатольевна? Мне часто на улице кажется, что она идет, и тогда, как во всех случаях подобных галлюцинаций, дрожь пробегает с головы до ног. Где-то все они? Не знают, что мы не перестаем думать о них, и только ничего не знаем о них, ничем не можем помочь.

Предыдущая запись в дневнике – от 1 июня.

О личности автора мемуаров об оккупации Киева – Ирины Хорошуновой, и том, как сложилась ее жизнь после войны, а также о судьбе самого дневника читайте в расследованиях издания «ГОРДОН». Полный текст мемуаров публикуется в спецпроекте «Дневник киевлянки».

Редакция благодарит Институт иудаики за предоставленные материалы.

За идею редакция благодарит историка и журналиста, сотрудника Украинского института национальной памяти Александра Зинченко.